Франц Кафка. Форум

Рудольф ФУКС
ВОСПОМИНАНИЯ О ФРАНЦЕ КАФКЕ

Не могу припомнить начало моего знакомства с Кафкой. Думаю, что это было зимой 1912 года. Тогда мы, молодые писатели, были завсегдатаями кафе на углу Гибернер-гассе и Пфластергассе. Временами к нам присоединялся и Кафка.

Он производил впечатление совершенно здорового человека. Казалось, он мелочно озабочен тем, чтобы предотвратить возможность заболеть. Как-то в жаркий полдень мы с ним шли по старой Айзенгассе. Я остановился у киоска с газированной водой и выпил лимонаду, предварительно протерев край стакана рукой. Кафка смотрел на меня с неодобрением. «Это вам не поможет», — сказал он. Однажды ночью мы большой кампанией отправились в Вайнберг. Стояла зима, и было ужасно холодно. На Кафке было легкое пальто. Верфель подшучивал над тем, как легко он одет. Кафка объяснил, что даже зимой принимает холодные ванны. К насмешкам над собой он относился с дружеским добродушием. Верфель особенно потешался над тем, что он так заботится о своем бренном теле. Я помню, что мы стояли тогда как раз над Вайнбергским виадуком. Кафка задрал штанину и, невзирая на ночной мороз, показал голую икру.

Я жил тогда на очень шумной улице; дом был на углу Штефангассе и Герстенгассе. Я сильно страдал от шума. Наилучшим собеседником по поводу этих страданий был Кафка. Перед моим домом находилась трамвайная остановка, напротив была гостиница, в саду которой летом до глубокой ночи проходили концерты капеллы. Из ночного кафе доносились звуки оркестриона. За стеной нашей квартиры была комната чахоточного портного; он был женат; его жена играла на пианино. В этой квартире мы прожили семь лет. Я работал с трудом и плохо спал. У Кафки тоже был плохой сон. Он рассказывал мне, что у него сперва была только бессонница, а позже добавились мучительные головные боли. Он деловито описывал особенности своих головных болей, ни в коей мере не ожидая и не требуя сочувствия. Просто эти головные боли составляли, как он полагал, то, в чем он меня пока опережал.

От шума он защищался, затыкая уши ватой. Он настоятельно рекомендовал мне этот способ. Я последовал его совету и до сих пор не могу заснуть, не заткнув предварительно уши. Однажды я видел у него две маленькие подушечки, которые привязывались, чтобы закрыть уши. Полагаю, это был подарок, сделанный женскими руками.

Кафку часто можно было встретить гуляющим в одиночестве по улицам и садам Праги. При этом его ничуть не раздражало, если к нему присоединялись. Он избегал говорить о себе и был весь внимание, когда ему что-нибудь рассказывали. Даже когда его уже мучила болезнь, он продолжал улыбаться. Что-то египетски загадочное было в выражении его лица.

Он всегда был готов к дискуссии, то есть готов высказать свое мнение, будь то в немногих, лаконичных, нередко вскользь брошенных словах, будьте при посредстве красноречивого молчания, не понять которое было невозможно. За жизнью и деятельностью своих друзей он следил с большим вниманием. Он был другом для многих, тогда как мало кому позволялось быть его другом. С благодарностью я вспоминаю такой эпизод: я встретил Кафку на Херренгассе. За день до того в «Тагблатт» было напечатано мое стихотворение. Оно называлось «Вилла „Приятный отдых»». Кафка похвалил его. Мне самому оно к этому времени уже не очень нравилось. Написано оно было раньше. Я рискнул усомниться в искренности похвалы. Тогда Кафка прочел стихотворение наизусть.

Когда у Вольфа вышла его первая книга «Созерцание», он сказал мне: «У Андре продано одиннадцать книг. Десять я купил сам. Хотелось бы знать, у кого одиннадцатая». При этом он довольно улыбался. О том, что именно он писал и насколько это было важно или не важно для него, узнать было невозможно.

Однажды Вилли Хаас уговорил его принять участие в вечере пражских писателей в маленьком зале отеля на Вен-цельплатц. Кафка читал свою повесть «Приговор», позже вышедшую у Вольфа. Он читал с такой магией скрытого отчаяния, что еше и сегодня, по прошествии почти двадцати лет, я вижу его перед собой в полутемном узком зале. Все остальное я, конечно, забыл.

Кафка был худощавым, высокого роста, красивым. О девушках он говорил исключительно в общих словах. В 1917— 1918 годах я жил в Вене. Кафка прислал мне письмо с просьбой снять для него номер в тихой гостинице. Он приехал из Будапешта. Еще раньше в Праге он намеками говорил о том, что в Будапеште должно решиться, останется ли его помолвка в силе или будет расторгнута. В Вене он рассказал мне, что порвал с невестой. При этом Кафка был совершенно спокоен. Казалось даже, что он испытывал облегчение. Мы с ним пошли в «Кафе Централь». Было уже поздно и довольно пусто. Кафка был всем доволен.

В Праге одна молодая красивая девушка рассказывала мне, что была влюблена в Кафку, написала ему много писем, Кафка обстоятельно отвечал, предостерегая ее в отношении себя.
Потом я видел Кафку в последний период его жизни. Он похудел, говорил хриплым голосом и тяжело дышал. Даже в холодную погоду ходил в легком пальто. На улице он показал мне, как широко ему пальто и как удобно его носить, ведь оно не стесняет грудь и не мешает дышать. Он чуть ли не проделывал в нем гимнастику.

Снова прошли месяцы. Кафки не было в Праге. Доходили слухи, что он очень плох. Конец был неизбежен. Я получил от него открытку, где говорилось: «В понедельник напишу Вам побольше, если ничего не помешает».

Похороны. Молельня еврейского кладбища в Праге. Много народу. Древнееврейские молитвы. Скорбь родителей и сестер. Безмолвное отчаяние его подруги, словно замертво упавшей у могилы. Пасмурно, просветлело лишь на миг. Видит Бог, невозможно было поверить, что в этом простом деревянном гробу предают земле Франца Кафку, писателя, который только начал обретать величие.

(По книге Брод М. О Франце Кафке. СПб. Академический проект, 2000)